20 октября, 2025. Дарья Рощеня Как контролировать гаджеты, если ребенку больше 16
Сегодня дети получают гаджеты все позже, а родители все больше обеспокоены их влиянием на жизнь и обучение. Родители рассказали, что сейчас происходит с их взрослеющими детьми, у которых с детства были телефон и компьютер, и чем они заняты в интернете. Программирование, обучающие видео, уроки музыки, соцсети, игры, расслабление — превышает ли польза от телефона вред для общения, зрения и учебы? И как найти баланс, если гаджеты реально нужны подростку для полноценной жизни и образования, но этому же и вредят.
«Выйдешь из комнаты на 20 минут, он тут же хватает телефон»
Екатерина, сыну 16 лет:
— Мой сын больше не залипает в играх, не сидит часами в телефоне, хотя в 12-13 лет не отрывался от стрелялок. Он тогда учился в седьмом классе и при любой возможности начинал играть. Выйдешь из комнаты на 20 минут, он тут же хватает телефон. Программы родительского контроля не помогали. Продвинутому ребенку ничего не стоит его взломать, он спокойно его обходил.
Я узнала про одноклассника, которого мама подвозила к музыкальной школе, он махал ей рукой и вместо уроков прятался с телефоном в раздевалке.
Стоять над душой, выговаривать я не хотела, потому что это значило бы провоцировать конфликт. Конечно, мы не избежали ссор. Невозможно спокойно смотреть на ребенка, который не хочет заниматься, скатился на двойки, которому ничего не интересно, кроме танчиков. А потом он все три летних месяца играл с друзьями по сети, не выходя из комнаты. Мы видели, что развития у сына не происходит. Естественно, если ребенка вдруг все перестает интересовать, это пугает. Мы решили в период обострения зависимости ловить момент и убирать из жизни гаджеты.
Нет, мы не стали отбирать телефон. Не стали вводить жесткие запреты и ограничения. Это бесполезно. Ну, отберу на день, отберу на два, но через три дня все равно отдам. Сейчас же никто ребенка даже на улицу не отпустит без телефона. Отнять смартфон значит накалить атмосферу, настроить против себя. Авторитет точно упадет: «Мама плохая, потому что так себя со мной ведет». Я не считала, что это выход из положения.
Начала с разговоров на самые разные темы. И тут внезапно поняла, что ребенка надо заинтересовать и показать альтернативу гаджету.
Во-первых, мы перевели сына с домашнего обучения в театральную школу. Там детей помимо уроков загружают творческими кружками. Занятия заканчиваются ближе к 8 вечера, но они такие разнообразные и увлекательные, что тупить в гаджете у ребят практически не остается ни времени, ни желания. Среда и окружение стали первым шагом в решении проблемы.
Во-вторых, мы продолжали много говорить обо всем на свете. Мы говорили, а сын продолжал играть. Не помню, в какой момент удалось пробить эту стену, но это случилось через музыку. Например, мы с мужем включали и вместе слушали все подряд: от Пугачевой до Pink Floyd, от Рахманинова до Nirvana. Сын заинтересовался роком и попросил купить гитару. Стал учиться играть, и постепенно он начал утрачивать интерес к гаджетам как способу убить время. От игры на гитаре перешел к сочинению собственной музыки. Потом у нас появилось еще три инструмента, включая электрогитару. Мы с мужем водили сына на концерты, обсуждали музыку, смещая фокус на творчество.
Ходили по музеям, не только художественным, но и естественно-научным. Были в японском музее автомобилей несколько раз, потому что сын заинтересовался техникой. Первое время везде сопровождали его, но как только он обзавелся единомышленниками, стал ходить по музеям с друзьями. Мы поощряли практически любой интерес, если он просыпался. Купили скейт — он тут же нашел ребят, с которыми катается.
Решить проблему намечающейся зависимости помогло то, что мы обеспечили ребенку среду, в которой он нашел друзей и общие интересы. Мне кажется, мы успели ухватить момент, чтобы показать сыну перспективы, были рядом и ненавязчиво участвовали в его жизни.
«Коммуникация свелась к “включи”, “убери контроль”, “разблокируй”»
Марина, сыну 17 лет:
— Первый раз с проблемой гаджета я столкнулась, когда сыну было двенадцать. Стала замечать, что все больше беспокоюсь, как он тратит свое время. До этого момента относилась к гаджетам как к милому развлечению, которое меня совершенно не трогает. Сейчас понимаю, что до его двенадцати лет у меня было больше возможностей в контроле поведения сына. Я легко могла выстраивать жесткие правила, которые сын послушно выполнял, вопросов у него не возникало. До 12 лет он использовал телефон столько, сколько было нужно мне.
Но чем старше ребенок становился, тем больше было его сопротивление. И моя тревога росла.
Сын профессионально занимается спортом, то есть времени у него не так много. Но к тринадцати годам любую свободную минуту, любое окошко — полчасика, часик, выходные, больничные — сын проводил в сети. Других интересов у него не было, и я начала считать, что гаджеты его захватили.
Я не утруждала себя, чтобы разобраться, насколько навредили гаджеты учебе, отражается ли частое их использование на спортивных достижениях. Я скорее тревожилась, что ребенок делает что-то социально неодобряемое, порицаемое всеми родителями. Я была убеждена, что хорошая мать — та, которая вовлекает подростка в разные виды деятельности, не дает ни единого шанса побыть онлайн.
Я считала себя плохой матерью, которая ничего не делает, чтобы ребенок не уходил в интернет. Конечно, боялась, что он чего-то недополучит, не разовьет в себе какие-то способности, лишит себя будущего. Постоянно с кем-то сравнивала. Хватало ума не говорить об этом вслух. Я побаивалась, что сидение в сети предвестник какой-то другой зависимости. А вдруг кто-нибудь спросит, а у меня вон какой сын…
Моя тревога порождала скандалы, ссоры, запреты. Я постоянно искала в интернете информацию, как ограничить сына онлайн. Подвязала аккаунт к своему. Выставляла ограничения на использование экранного времени, на время в разных приложениях, контент, который маркирован 14+, вообще блокировала. В этих запретах дошла до того, что сын калькулятором и картами не мог воспользоваться. Не мог в моменте открыть мессенджеры, через которые занимался с репетиторами. В результате он все время дергал меня, звонил, чего-то требовал, пока я была на работе.
Он донимал, просил то открыть одно, то разблокировать другое. Я нервничала, не всегда могла отреагировать. Сын психовал, потому что чувствовал себя беспомощным. В итоге я опять срывалась, кричала. Он кричал в ответ. Напряжение росло в геометрической прогрессии. Мы бесконечно ругались.
Выясняли отношения каждый день: «Почему мне нельзя, почему кому-то можно, а меня ограничивают?» Помню, как, идя с работы, пытаюсь подобрать очередной пример из жизни знакомых и коллег, которые тоже запрещают гаджеты детям. «Родители Миши Иванова и Маши Седовой тоже запрещают им часами сидеть в интернете…»
В конце концов, вся наша коммуникация с сыном свелась к «включи мне», «убери контроль», «разблокируй». Я начала кормить его завтраками: «когда будет 14, сниму блокировку вообще», «когда будет 15, откажусь от…», «когда будет 16…». Он пытался обходить запреты.
Однажды сын пригрозил: «Все равно взломаю, и ты никогда об этом не узнаешь». Я ответила, что последствия будут ужасными.
Самым ужасным тогда сыну казался кнопочный телефон.
Не помню, когда именно я пришла к мысли, что дело не в реальной зависимости ребенка от гаджетов, а в моей тревожности. Но мне совершенно точно помогла работа над собой, чтение книг и статей психологов, психотерапия, наконец, я поступила в магистратуру психфака и увлеклась темой зависимости. И тут-то посмотрела на проблему трезво.
Мне казалось, что ребенок практически живет в сети, но на самом деле все было не так. И однажды, когда сын подошел и попросил разблокировать телефон, я спокойно сняла блокировку. Это не вызвало во мне внутреннего напряжения. Я вдруг поняла, что ребенок использует гаджет так, как мы договорились. С тех пор я осознанно начала отпускать ситуацию.
Когда я активно запрещала и ограничивала гаджеты, то сталкивалась с сопротивлением — «хочу еще», «хочу больше». Когда начала отпускать — «ну, хорошо, иди, поиграй, наверное, тебе это надо» — сын играл и останавливался в тот момент, когда мы договорились. Таких ситуаций становилось все больше. Я приняла тот факт, что когда сын играет, он расслабляется. В конце концов, имеет право проводить свободное время так, как считает нужным.
Конечно, все не было идеально. Я отпускала, а сын со временем заигрывался. Я опять начинала нервничать, запрещать, мы ругались, между нами искры летали. Потом вновь приходила к идее расслабиться и отпустить. Мы двигались по синусоиде: отпускаешь — запрещаешь, отпускаешь — запрещаешь. Это было похоже на день сурка.
Прошло несколько лет, прежде чем я поверила в своего ребенка. Я увидела, что он уже не маленький мальчик, жизнью которого я управляю. Пришло осознание, что мой ребенок — это отдельный человек, психика которого крепнет день ото дня, который становится все более устойчивым и уже не похож на двенадцатилетнего малыша. Я видела, что он сам осознанно относится к своему личному времени. И в том, как он использует гаджеты, нет никакой патологии, проблематики зависимости, нет утраты навыков, мотивации учиться и открывать новое. В его 16 лет я окончательно эту ситуацию отпустила. Через гаджеты пришло осознание, что мой ребенок имеет право на свою жизнь, убеждения, онлайн-сферу.
Скажу странную вещь, но я радуюсь, когда захожу в комнату и вижу, что он с кем-то играет онлайн. Я узнаю его друзей по голосам, я наблюдаю эмоции, вижу их взаимодействие и радуюсь, что у него есть общение. И меня это даже успокаивает. Я знаю, что у него есть круг друзей и общие интересы, пусть я их и не разделю.
«Я была уверена, что у сына аллергия, когда видела его красные глаза»
Вероника, трое детей от 14 до 21 года:
— Когда я выходила замуж, то муж сказал, перечисляя свои недостатки: «А еще я играю в компьютерные игры». Честно говоря, я не придала этому значения.
Мой муж — хороший отец. Он и сейчас, когда дети подросли, много времени посвящает им. А когда они были малышами, не спускал с рук. У нас есть фото, на котором толстощекому румяному сыну максимум год. Он сидит на коленях отца перед экраном монитора, крепко вцепившись в компьютерную мышь. А чем еще могли заниматься сисадмин и его ребенок? Они играли. Благодаря мужу наш сын полюбил компьютеры, технику и программирование. Он видел, как папа играет в онлайн-игру, и этот пример был не только важным, но и заразительным.
В какой-то момент я сильно забеспокоилась, что ребенок погрузится в игры настолько, что не отдерешь. В начале двухтысячных была такая категория священников, которые любили запугивать: интернет — это бесовское наваждение. Из каждого утюга неслось, что компьютеры зло, дети впадают в зависимость.
Я была молодой мамой с первым ребенком, ходила в церковь, смотрела телевизор, слушала радио, и проповеди некоторых священников меня по-настоящему пугали. Я понимала их тогда буквально.
Следом за сыном родилась вторая, затем третья дочь. О вреде компьютеров я начала слышать теперь и на детских площадках, от родителей, дети которых ходили в школу: «Нельзя! Безответственно! Опасно, вредно. Стыдно!» — такие реплики сопровождали практически любой разговор о гаджетах.
Я боялась этих угроз. Старалась поменьше бездельничать и детям не давала. Никто из детей не ходил в детский сад, поэтому мы постоянно чем-то занимались: лепили, пели, плясали, гуляли, ходили в библиотеку, в парк, на детские площадки, лишь бы подальше от компьютера.
Сын подрос, и я тут же отдала его на самбо, потом на бальные танцы, в музыкальную школу. Всех троих детей водила в бассейн. Сын рано начал читать, писать, он вообще был не по годам развит. В школе учился легко, и я добавила ему жонглирование и фехтование. Он научился кататься на одном колесе, но все равно настойчиво смотрел в сторону компьютера. Папа, приходя с работы, садился за компьютер. И противостоять интересу ребенка к тому, чем занят отец, я была не в силах.
Активно играть в компьютерные игры сын начал в начальной школе. До любимой игры отца дошел не сразу, но значительно раньше, чем прочие дети. Он легко осваивал новые гаджеты, которые появлялись дома: смартфоны, планшеты, компьютеры. Мог установить любую программу и рано научился собирать компьютеры сам.
У сына стало садиться зрение. Я побежала к врачу в надежде, что окулист запретит гаджеты. Но неожиданно доктор сказал, что телефон и правда зло — там все мелкое. А вот монитор компьютера вреда такого не несет. Современные мониторы, говорил окулист, минимально искажают изображение, излучение от них не так опасно для глаз, так что «разрешаю».
Замечая, что ребенок развит атлетически, я поощряла занятия спортом. Ему нравилось быть первым, побеждать. Но рано или поздно все само собой отпадало… кроме компьютера.
Если мы не уходили из дома на дополнительные занятия, он проводил время исключительно перед монитором. Дополнительные занятия помогали избегать перекосов, но главенствующим интересом все равно оставался гаджет.
В какой-то момент сын стал говорить, что хочет сам делать игры. Муж отвечал: «Хочешь — ищи, разбирайся, делай». Сын начал потихоньку программировать, сделал несколько игр по мотивам тех, в которые играл. Пытаясь отвлечь его от компьютера, я просила превращать компьютерные игры в настольные. Сын садился, отрисовывал все — персонажей, карточки, раскрашивал поле — и тоже играл с сестрами.
Я придумывала способы отвадить ребенка от компьютера. В какой-то момент довела количество дополнительных кружков до максимума. Сын тогда учился в шестом классе. И он начал болеть. Однажды врач, который устал приходить к нам на вызовы, спросил: «А что у вас с режимом, чем ребенок-то занимается? Слушайте, но он же просто не выдерживает ваш график, вот и болеет. Уберите половину кружков, оставьте парня в покое».
Кружки сами собой отвалились, когда сын прошел по конкурсу в крутую математическую школу. Я понимала, что ему повезло, правда изучение программирования в этой школе перевешивало остальное. Одноклассники подобрались увлеченные математикой и программированием.
С седьмого класса ребята компанией стали ездить по олимпиадам, занимать даже какие-то места. Командой же оказались в Сириусе, на Всеросе. Не скажу, что спокойно относилась к постоянному сидению у компьютера. Но теперь убеждала себя, что сын сидит по делу, а не просто играет.
Однажды ночью я проснулась выпить воды и обнаружила, что мой восьмиклассник режется с кем-то в очередную игру. «Заигрался, мам», — спокойно сказал он. А потом наступила пандемия. Сын уже учился в старших классах, режим его окончательно сбился. Мы из столицы на время переехали к родне на Урал, и то, что сын засиживался до утра за играми, объяснялось разницей в часовых поясах с товарищами по команде.
Какое-то время спустя стала замечать, что у него краснеют и слезятся глаза. Кожа вокруг шелушилась. Он чесал и постоянно тер веки, которые еще больше опухали. Я давала антигистаминные. Сын мог спать по полдня вместо школы. Я была уверена, у него аллергия. Причина оказалась банальной — он играл ночи напролет.
Не в моих правилах ругаться, скандалить, я тогда ограничивалась фразой: «Сынок, плохо не спать ночью». Я вообще убеждена, если нет физической угрозы здоровью, не нужно давить и настаивать, дети сами должны увидеть свои ошибки.
Но я все-таки беспокоилась, особенно когда на родительских собраниях учителя жаловались, что сын где-то не успевает, что-то не делает, забывает, пропускает, получает двойки.
Однажды я вернулась домой в слезах: «Ну как так, сынок? Вот у тебя двойки, тройки. Хватит играть уже». Он довольно дерзко ответил: «Хочешь, чтобы одни пятерки были?» Муж, видя мои слезы, рассердился. Отключил мобильный интернет, отрубил вайфай и сказал: пока двойку не исправит, никаких игр. Но эти запреты были эпизодическими и кратковременными.
Вообще, я убеждена, что нельзя свои родительские полномочия простирать до тотальных запретов. Ребенок — свободная личность. Если ему угодно так поступать, то единственное, чем можно помочь — говорить о своем отношении, делиться тем, что меня, как родителя, беспокоит, о чем я переживаю. А делать выводы и принимать решения — его право. Ему одному решать, готов ли он продолжать в том же духе и нести ответственность за свои промахи.
Сын довольно амбициозный и целеустремленный парень. И он понимал, где и какие усилия нужно приложить, чтобы добиться успеха. А еще муж убежден, что «компьютерные игры — это ребенок дома, а ребенок дома — это лучше, чем ребенок на улице не пойми чем занятый, не пойми с кем общается».
В 11-м классе сын очередной раз принял участие во Всеросе. В предыдущие годы, в отличие от одноклассников, которые становились победителями сразу по нескольким дисциплинам, он оставался призером. Сын очень рассчитывал наконец-то победить. И он был максимально близко, буквально в одном балле до победы. Он был расстроен, узнав о результатах, корил себя, что выбрал неправильную тактику, упершись в одну из задач, а потом вдруг сказал: «Сам виноват, что облажался. У меня хорошие были возможности. Не получилось, потому что мало готовился и много играл».
Не знаю, отщипнул бы он это время для тренировок от игр, в которые продолжал играть в период подготовки, пожертвовал бы чем-то еще. Он играл, когда нервничал, играл, когда не мог спать из-за тревоги, играл, если неделя была тяжелой. Не знаю, помогало ли это ему перегружаться, расслабляться и успокаиваться. Но его тогдашние слова стали для меня признаком взрослости, потому что он увидел и признал причину своего поражения.
Мой сын по результатам другой олимпиады поступил в ИТМО без вступительных испытаний. Сейчас учится на третьем курсе, подрабатывает программистом. И главное, что я поняла — из-за компьютерных игр он не стал плохим и асоциальным человеком. Ему нравится то, чем он занимается. Меня лично никогда не увлекал компьютер, мне не кажется чем-то привлекательным написание кода, я не люблю компьютерные игры. Но все это не значит, что мой ребенок должен быть таким же, как я. Недавно я поймала себя на мысли, что вряд ли из человека, которому запрещают гаджет, получился бы хороший программист. Гаджет теперь рабочий инструмент моего сына, которым он владеет в совершенстве.
«Пришли из школы — положили телефон в корзину»
Анастасия, трое детей от 7 до 16 лет:
— По современным меркам я дала телефоны детям довольно поздно. Это было связано с пандемией и уходом на удаленку. Учителя музыкальной школы, в которой учится сын, присылали задания через соцсети и почту.
Мы отдали 11-летнему ребенку старый папин телефон, благодаря которому он мог заниматься по зуму. Если бы телефон не был нужен в учебных целях, маловероятно, что дала бы его своим детям вообще.
Новый смартфон купили два года спустя, когда в старом перестали обновляться некоторые необходимые программы. Смартфон стал вынужденной мерой, но тут же установила на него Family Link, который ограничивал пользование телефоном до двух часов в день. Сын не мог скачать никакие приложения, тем более игры. Он мог лишь переписываться и участвовать в онлайн-встречах.
Еще одним преимуществом родительского контроля стало то, что я могла отслеживать местоположение ребенка. Сын учится в музыкальной спецшколе-десятилетке, которая не подключена к столичной электронной системе. Отслеживать перемещения ребенка, который не всегда поднимает трубку, я могу только по его геолокации.
До 15 лет сын ничего не мог делать в телефоне. Как только общение перешло в мессенджер, пришлось расширить его права. Увы, в мессенджере я ничего ограничить не могу. Единственное, что радует — сын, который стал активнее пользоваться телефоном, в основном занят прослушиванием музыки. Я вижу это благодаря программе, которую так и не снесла. Его аккаунт, хотя парню шестнадцать с половиной лет, по-прежнему присоединен к моему.
Я регулярно проверяю его контент и вижу, что ребенок серьезно увлечен музыкой. В ней он активно развивается. Знает всех российских и зарубежных исполнителей. Находится в новостной повестке, которая не только связана с музыкой, но в целом с культурой.
Например, его педагог выкладывает для прослушивания на «Яндекс-диск» композиции, чтобы дети могли подготовиться к викторинам и контрольным. Сын никогда не слушает то, что она дает. Находит тех исполнителей, которые ему интересны. Часто возмущается: «Не нравится мне этот дирижер. Буду слушать Караяна» или «У Клаудио Аббадо это иначе звучит, мощнее». Раз 10 баллов приносит за контрольную, пусть слушает то, что ему хочется.
Конечно, как и все родители, я сталкивалась с тем, что ребенок тупит в телефоне. Не просто же так сын знает буквально все актуальные мемы. Бывало, проснется и уже тянется к смартфону. Перепалки тут не избежать:
— Глаза только открыл, а за телефон берешься.
— Я только расписание посмотреть…
Родительский контроль сейчас не ограничивает его время, только приложения.
Вообще, я считаю, что интернет — это образовательная платформа, которая много что дает детям. Вопрос в том, чтобы научиться ею пользоваться, а не злоупотреблять, брать нужное, а не становиться рабом.
В этом смысле средняя дочь вызывает гораздо большее беспокойство. Ей 15 лет, и для нее телефон — развлечение. Она, может, и учит там иностранные языки, подписана на каналы по вязанию и бисероплетению, но чаще пересылает подругам рилсы, мемчики и анекдоты. Не раз у нас с ней были ссоры и я говорила, что мне гораздо приятнее видеть ее с книгой, чем с телефоном.
Сына я тоже иногда ругаю, хотя претензий к нему гораздо меньше. Он давно прочел всю школьную программу. «Вместо того, чтобы тратить время на телефон, — бубню я, — разучил бы новый репертуар». Так как сын видит себя профессиональным музыкантом, он должен активнее участвовать в конкурсах. Но это возможно в одном случае, если репертуар позволяет. Сейчас он мало выступает. Используй он время плодотворнее, конкурсов было бы больше.
Да, у него нет привычной всем компьютерной грамотности. Он не умеет пользоваться ни Excel, ни Word. С другой стороны, вижу, что он живет активной и напряженной жизнью музыканта. Самостоятельно освоил «Сибелиус», программу, которая помогает писать партитуры к его собственным сочинениям. Раньше он писал все от руки, теперь с помощью программы, в которой придумал даже горячие клавиши для восьмушек и шестнадцатых. Раз с этим справился, освоить Word ему не составит труда.
Он занимается росписью мини-фигурок из настольной игры Warhammer и заказывает их себе из Китая. Когда возникла необходимость получить Пушкинскую карту, он спокойно зарегистрировался везде, включая Госуслуги. То, что я его так долго ограждала от лишнего для него контента, не помешало ему быстро с этим разобраться и извлечь пользу.
Он не играет в игры, потому что полный чайник. Пару раз наблюдала, как сын, у которого исключительно развита моторика, не справлялся с какими-то стрелялками и интерес к игре у него пропадал мгновенно. Если в раннем подростковом возрасте мы серьезно рисковали, что он будет зависать в телефоне, то сейчас я понимаю: просмотр мемчиков 16-летним парнем — это способ расслабиться и переключиться.
У нас дома установлено несколько строгих правил. Есть договоренность, что ряд программ будет для детей недоступен, а на смартфоны установлена геолокация ради их же безопасности.
В выходные мы телефонами не пользуемся. Я сама стараюсь в телефоне при детях не сидеть. В будни, если пришел из школы — положили телефон в корзину на подоконнике. Объяснение простое: зачем телефон, если сейчас четыре часа подряд ты будешь играть на скрипке. Да, сын канючит: «Дай телефон, хочу послушать, как этот пассаж играет тот-то». Я даю, потому что знаю, что он будет заниматься, а не валять дурака. Его прогресс и развитие в его зоне ответственности. Не уверена, если дам волю и сниму родительский контроль, сын будет исключительно заниматься музыкой. Конечно, нет. Поэтому я сказала детям — никаких смартфонов без моего контроля. Были ситуации, когда я вообще забирала у детей телефоны на пару дней.
Я убеждена, что в 14–15–16 лет ребенку нужно ограничивать телефон, потому что дети в этом возрасте не готовы распоряжаться своим временем плодотворно.
Живой пример — моя средняя дочь. В прошлом году она была занята кружками. В школе училась средне, но и телефоном пользоваться не успевала. В этом году перешла в другую школу, попала в сильный медицинский класс и вынуждена была отказаться от дополнительных занятий. Оценки приносит хорошие, но и в телефоне стала проводить больше времени, потому что у нее в принципе свободного времени стало больше. Она не играет в компьютерные игры, скорее скроллит ленты соцсетей. И в этом случае мне ничего не остается, как принудительно забирать гаджет.
Повторюсь, я не боюсь, что мои дети будут зависать в компьютерных играх. С раннего детства мы много с ними занимались: постоянно лепили, рисовали, клеили. Все в квартире и на даче увешано их работами. Они ходили в кружки на лепку, потом керамику. И даже сейчас, когда сын приходит уставший, он забирает у младшей сестры пластилин и лепит или раскрашивает свои фигурки. Средняя дочь попросила в подарок силиконовый тренажер для наложения хирургических швов на разные типы ран, чтобы оттачивать навыки, важные будущему ветеринару.
У моих детей столько интересов, что на игры в гаджеты нет времени. Для них не событие сходить раз в месяц в театр, кино, дважды в месяц — на концерт классической музыки. Они если пользуются телефонами, то чаще смотрят обучающие видео. Недавно дочь сказала, что хочет освоить какой-нибудь язык программирования, потому что он может пригодиться ей в будущей профессии медика.
Я планирую контролировать телефоны своих детей до совершеннолетия и поступления в вуз. Поступят — пусть распоряжаются своей жизнью как хотят и считают нужным. А пока вижу некоторую юношескую незрелость, я буду продолжать их ограничивать и отслеживать.
Поскольку вы здесь… У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. Сейчас ваша помощь нужна как никогда. ПОМОЧЬ
